Квартира № 50
Библиотека
| Главная » Статьи » Библиофилия » Короткие рассказы |
5 271 009(окончание)
продолжение Он был один в пространстве, мучимый, неправильно понятый, жертва жестокой несправедливости. Греши, ужасные мародеры с Омикрона Сей, космопираты, космические неоконкистадоры, холоднокровные, воблолицые, нуждающиеся в питании психотическим ужасом, который порождали в людях с помощью мысленного контроля, быстро завоевывали Галактику. Они были непобедимы, поскольку владели симулянт кинетической силой — способностью находиться одновременно в двух местах. В космической черноте медленно двигалась точка света, напоминающая метеорит. Халсион понял, что это спасательный корабль, прочесывающий пространство в поисках спасшихся при взрыве. Он подумал, не может ли Юпитер, горевший багровым светом, сделать его видимым для спасателей? Еще он подумал, хочет ли вообще быть спасенным? — Опять будет то же самое, — проскрипел Халсион. — Лживые обвинения робота Балорсена… Лживые обвинение отца Джудит… Отречение самой Джудит… Снова тюремное заключение и, наконец, смерть от Грешей, когда они захватят последние твердыни Земли. Так почему бы не умереть сейчас? Но говоря это, он знал, что лжет. Он единственный знает тайну, которая может спасти Землю и всю Галактику. Он должен уцелеть. Он должен бороться. С неукротимой волей Халсион потянулся к ноге, пытаясь порвать цепь. Со страшной силой, развитой за годы каторжного труда в шахтах Грешей, он махал руками и кричал. Точка света не меняла направление, летя мимо него. Затем он увидел, как металлическое звено одной из цепей лопнуло с огненной искоркой от удара метеора, и решился на отчаянный поступок, чтобы просигналить спасательному кораблю. Он отсоединил пласти шланг кислородного баллона от пласти шлема и выпустил жизнетворную струю в пространство. Одновременно дрожащими руками он собрал звенья цепи на ноге и ударил ими о камень в струе кислорода. Сверкнула искра. Пламя охватило бьющий под давлением кислород. Сверкающий гейзер белого огня забил на полмили в пространство. Экономя остатки кислорода в пласти шлеме, Халсион медленно водил баллоном, посылая фонтан пламени в разные стороны в отчаянной, последней надежде на спасение. Воздух в пласти шлеме быстро становился спертым и удушливым. Ревело в ушах. Перед глазами все поплыло. Наконец, чувства его угасли… Когда он пришел в себя, то понял, что лежит на пласти койке в каюте звездолета. Высокочастотный свист подсказал ему, что они летят на гиперскорости. Он открыл глаза. Возле пласти койки стояли Балорсен, робот Балорсена, Верховный судья Файлд и его дочь Джудит. Джудит плакала. Робот был в маленьких пласти наручниках и только моргал, когда генерал Балорсен время от времени стегал его нуклеарным пласти кнутом. — Parbley! Черт побери! — проскрежетал робот. — Все верно, я оклеветал Джеффри Халсиона. Ui! Flux de bounsh! Я был космопиратом и занимался космоналетами на космогрузы. Ui! Черт побери! Космобармен в Салуне Космонавтов был моим сообщником. Когда Джексон разбил космокэб, я нашел космогараж и звуковым лучом убил О'Лири. Oux arms… Ой!.. — Вы слышали его исповедь, Халсион, — проскрежетал генерал Балорсен. Он был высокий, тощий, суровый. — Ради бога! Ales est celar artem… Вы невиновны. — Я незаконно осудил тебя, старый неудачник, — проскрежетал судья Файлд. Он был высокий, тощий, суровый. — Можешь ли ты простить это проклятое богом орудие? Мы приносим извинения. — Мы были несправедливы к тебе, Джефф, — прошептала Джудит. — Можешь ли ты простить нас? Скажи, что прощаешь нас… — Вы сожалеете о том, как поступили со мной, — проскрежетал Халсион, — но только потому, что принимаете в расчет таинственную наследственную мутацию в моем роду, которая делает меня иным. Я единственный владею тайной, которая может спасти Галактику от Грешей. — Нет, нет, нет, старик, — принялся оправдываться генерал Балорсен. — Черт побери! Не держи камень за пазухой. Спаси нас от Грешей. — Спаси нас, faut de miux, спаси нас, Джефф, — воскликнул судья Файлд. — О, пожалуйста, Джефф, пожалуйста, — прошептала Джудит. — Греши повсюду и подступают все ближе. Мы везем тебя в Союз Наций. Ты должен сообщить Совету, как помешать Грешам пребывать в двух местах одновременно. Звездолет вышел из гиперскорости и приземлился на Правительственном Острове, где его встретила делегация всемирных сановников и повела Халсиона в зал Генеральной Ассамблеи Союза Наций. Они ехали странно круговыми улицами со странно круглыми домами, которые были перестроены, когда обнаружилось, что Греши всегда возникают в углах. На всей Земле не было оставлено ни единого угла. Генеральная Ассамблея была в сборе, когда вошел Халсион. Сотни высоких, тощих, суровых дипломатов аплодировали, пока он шел к подиуму, все еще одетый в пласти комбинезон каторжника. Халсион обиженно огляделся. — Да, — проскрежетал он, — вы все аплодируете. Сейчас вы все почитаете меня. Но где вы были, когда меня ложно обвинили, осудили и заточили в тюрьму невиновным? Где вы были тогда? — Простите нас, Халсион, черт побери! — закричали они. — Я не прощу вас. Семнадцать лет я страдал в шахтах Грешей. Теперь ваша очередь пострадать. — Пожалуйста, Халсион! — Где же ваши эксперты? Ваши профессора? Ваши специалисты? Где ваши электронные вычислители? Ваши супермыслящие машины? Пусть они раскроют тайну Грешей. — Они не могут, старик. Entre nous! Они стоят холодные. Спасите нас, Халсион! Auf fiderzeen… Джудит схватила его руку. — Не ради меня, Джефф, — зашептала она. — Я знаю, ты никогда не простишь меня за то, что я была несправедлива к тебе. Но ради всех девушек в Галактике, кто любит и любим. — Я все еще люблю тебя, Джуди. — Я всегда любила тебя, Джефф. — О'кей. Я не хотел раскрывать им тайну, но ты уговорила меня. — Халсион поднял руку, призывая к молчанию. В наступившей тишине он негромко заговорил: — Тайна такова, джентльмены. Ваши калькуляторы собрали данные, чтобы вычислить слабое место Грешей. Они не обнаружили ничего. Поэтому вы предположили, что у Грешей нет тайной слабости. ЭТО БЫЛО НЕВЕРНОЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ. Генеральная Ассамблея затаила дыхание. — Вот в чем тайна. ВЫ ДОЛЖНЫ БЫЛИ ПРЕДПОЛОЖИТЬ, ЧТО КАКАЯ ТО НЕИСПРАВНОСТЬ КРОЕТСЯ В САМИХ КАЛЬКУЛЯТОРАХ. — Черт побери! — хором воскликнула Генеральная Ассамблея. — И почему мы не подумали об этом? Черт побери! — И Я ЗНАЮ, ЧТО ИМЕННО НЕИСПРАВНО! Наступила мертвая тишина. Распахнулись двери Генеральной Ассамблеи. Неверным шагом вошел профессор Мертвотишинский, высокий, худой, суровый. — Эврика! — закричал он. — Я нашел, черт побери! Что то не в порядке с мыслящими машинами. Три идет п ос ле двух, но не перед. Генеральная Ассамблея взорвалась ликованием. Профессора Мертвотишинского стали качать. Раскупорили шампанское. Выпили за его здоровье. К его груди прикололи несколько медалей. Профессор сиял. — Эй! — закричал Халсион. — Это была моя тайна. Я единственный, кто из за таинственной мутации, передающейся по наследству в моем роду… Застучал телетайп: «Внимание! Внимание! Тишенков в Москве сообщает о дефекте калькуляторов. Три идет после двух, а не перед. Повторяю: п ос ле , а не перед». Вбежал почтальон. — Специальное послание от доктора Жизнетишинского Спокойникову: Что то неладно с мыслящими машинами. Три идет после двух, а не перед. Телеграфист принял телеграмму: «Мыслящие машины не в порядке Точка Два идет перед тремя Точка Не после Точка Фон Грезотишинский Точка Гейдельберг». В окно влетела бутылка, разбилась об пол и из нее выпал клочок бумаги, на котором было нацарапано: «Остановите машины и подумайте, может, число три идет после двух, а не перед? Долой Грешей! Мистер Тиш Тиш». Халсион схватил судью Файлда за пуговицу. — Какого черта? — взревел он. — Я думал, что я единственный человек в мире, обладающий этой тайной! — HimmelHerrGott! — нетерпеливо ответил судья Файлд. — Все вы такие. Все вы мечтаете, что являетесь единственным человеком, обладающим тайной, единственным, в ком ошиблись, единственным, с кем поступили несправедливо, с девушкой, без девушки, с кем бы там ни было или без. Черт побери! Как вы утомительны, мечтатели! И всегда то вы проигрываете. Судья Файлд оттолкнул его плечом в сторону. Генерал Балорсен пихнул его в задние ряды. Джудит Файлд проигнорировала его. Робот Балорсена украдкой вдавил его в угол толпы, где тут же возникли Греши, одновременно столпившиеся в углу на Нептуне, сделали нечто невыразимое для Халсиона и исчезли вместе с ним, кричащим, рвущимся, рыдающим в ужасе, который является деликатесом для Грешей, но пласти кошмаром для Халсиона… …от которого его пробудила мать и сказала: — Это научит тебя не таскать сэндвичи с орехами среди ночи, Джеффи. — Мама? — Да. Пора вставать, дорогой. Ты опоздаешь в школу. Она вышла из комнаты. Он огляделся. Он посмотрел на себя. Это правда. Правда! Сбылась его великая мечта. Ему снова десять лет, у него тело десятилетнего мальчишки, он в доме, в котором провел детство, в жизни, которой жил в свои школьные деньки. И у него остались знания, опыт, искушенность тридцати трехлетнего мужчины. — Ой, красота! — закричал он. — Вот будет здорово! Он станет школьным гением. Он будет ошеломлять товарищей, изумлять учителей, ставить в тупик экспертов. Он положит на лопатки ученых. Он поставит на место Риннегена, который частенько задирал его. Он возьмет напрокат пишущую машинку и напишет все удостоенные шумного успеха пьесы, рассказы и романы, которые помнит. Он не упустит удобный случай с Джуди Файлд за мемориалом в Нижнем Парке. Он сделает изобретения и совершит открытия, создаст основы новой индустрии, будет держать пари, играть на бирже. Он завладеет всем миром к тому времени, когда достигнет своего настоящего возраста. Он с трудом оделся — забыл, где лежит одежда. Он с трудом съел завтрак — не время было объяснять матери, что у него вошло в привычку начинать день с кофе по ирландски. Он лишился утренней сигареты. Он понятия не имел, где находятся его учебники. Мать с беспокойством следила за ним. — Джеффи опять в дурном настроении, — услышал он ее бормотание. — Надеюсь, день он проведет нормально. День начался с того, что Риннеген устроил на него засаду у Входа Для Мальчиков. Халсион помнил его большим, крепким мальчишкой со злобным выражением лица. Он был изумлен, обнаружив, что Риннеген тощий и беспокойный, явно озабоченный тем, чтобы выглядеть агрессивным. — Послушай, у тебя нет никаких причин враждовать со мной, — объяснил ему Халсион. — Ты просто запутавшийся ребенок, пытающийся что то доказать. Риннеген ударил его кулаком. — Послушай, мальчик, — вежливо сказал Халсион, — на самом деле ты хочешь дружить со всем миром. Только ты ненадежный товарищ и поэтому вынужден драться. Риннеген был глух к психоанализу. Он ударил Халсиона сильнее. Больно. — Оставь меня в покое! — сказал Халсион. — Иди самовыражаться на ком нибудь другом. Риннеген двумя быстрыми движениями выбил у Халсиона учебники из подмышки и опрокинул его на пол. Не оставалось ничего другого, кроме драки. Двадцать лет просмотров фильмов будущего с Джо Луисом ничего не дали Халсиону. Он был полностью побежден. Он также опоздал в школу. Теперь настало время удивить учителей. — Таковы факты, — объяснил он в классе мисс Ральф. — Я столкнулся с невротиком. Я могу объяснить его мотивы, но не отвечаю за его побуждения. Мисс Ральф шлепнула его и пошла к директору с запиской, повествующей о неслыханной наглости. — Единственная неслыханная вещь в вашей школе, — сказал Халсион мистеру Снайдеру, — это психоанализ. Как вы можете считать себя компетентным учителем, если вы не… — Мерзкий мальчишка! — сердито оборвал его мистер Снайдер, высокий, худой, суровый. — Ты что, читаешь мерзкие книги? — Что же мерзкого во Фрейде? — И пользуешься богохульным языком? Ты нуждаешься в уроке, грязный звереныш. Его отослали домой с запиской, немедленно вызывающей родителей, чтобы забрать Джеффри Халсиона из школы, как дегенерата, отчаянно нуждающегося в профессиональном исправительном учреждении. Вместо того, чтобы пойти домой, он отправился к журнальному киоску почитать газеты с событиями, относительно которых он мог бы заключать пари. Заголовки были полны призовыми скачками. Но кто, черт побери, завоюет приз? И в какой последовательности? Этого он не помнил. А биржа? Он ничего не знал о ней. В детстве он никогда не интересовался такими вещами и ничего не запечатлелось в памяти. Он попытался попасть в библиотеку для дальнейшей проверки. Библиотекарь, высокий, худой и суровый, не позволил ему войти, потому что детское время начиналось после полудня. Он бродил по улицам. Куда бы он ни шел, его преследовали высокие и суровые взрослые. Он начал понимать, что у десятилетних мальчишек весьма ограниченные возможности удивлять взрослых. В час ленча он встретил Джуди Файлд и проводил ее после школы домой. Он был шокирован ее шишковатыми коленками и черным штопором локонов. Не нравился ему и ее запах. Он бы, скорее, предпочитал провести время с ее матерью, явившейся в образе Джуди, какую он помнил. Он забылся с миссис Файлд и сделал парочку вещей, здорово смутивших ее. Она выгнала его из дому и, когда звонила его матери, голос ее дрожал от негодования. Халсион пошел к Гудзону и слонялся возле доков, пока его не прогнали. Он отправился в канцелярский магазин договориться о прокате пишмашинки и был выставлен. Он поискал тихое местечко, чтобы соснуть, подумать, составить план, возможно, начать вспоминать имевший успех рассказ, но не было тихих местечек, куда бы допускались мальчишки. В 4.30 он проскользнул домой, бросил учебники в свою комнату, прокрался в гостиную, стянул сигарету и собирался улизнуть, когда обнаружил, что отец и мать наблюдают за ним. Мать выглядела потрясенной. Отец был худой и суровый. — О, — сказал Халсион, — я полагаю, звонил Снайдер. Я совершенно забыл об этом. — Мистер Снайдер, — сказал отец. — И миссис Файлд, — добавила мать. — Послушайте, — сказал Халсион, — нам нужно немедленно во всем разобраться. Можете вы выслушать меня несколько минут? Я сообщу вам нечто потрясающее, и мы подумаем, что с этим делать. Я… Он закричал, поскольку отец взял его за ухо и вывел в холл. Родители никогда не слушают детей даже несколько минут. Они вообще их не слушают. — Пап… минутку… Пожалуйста! Я хочу объяснить. Мне вовсе не десять лет. Мне тридцать три. Это скачок во времени, понимаешь? Из за таинственной мутации, передающейся по наследству в моем роду, которая… — Замолчи, черт побери! — крикнул отец. Боль от его руки, ярость в его голосе заставили Халсиона замолчать. Он терпел, пока его вывели из дома, провели четыре квартала до школы и втолкнули в кабинет мистера Снайдера, где вместе с директором ожидал школьный психолог. Это был высокий, худой человек, суровый, но энергичный. — А, да, да, — сказал он. — Значит, это и есть наш дегенерат? Наш маленький Аль Капоне, а? Давайте, поместим его в клинику и там я заведу его journel etirne. Будем надеяться на лучшее. Niki prius… Он не может быть плох во всех отношениях. Он взял Халсиона за руку. Халсион вырвал руку и сказал: — Послушайте, вы взрослый, интеллигентный человек. Выслушайте меня. Моих родителей обуяли эмоции… Отец отвесил ему оплеуху, схватил его руку и вернул психологу. Халсион разразился слезами. Психолог вывел его из кабинета и отвел в маленькую школьную больницу. Халсион был в истерике. Он дрожал от крушения планов и страха. — Неужели никто не выслушает меня? — рыдал он. — Неужели никто не попытается понять? Все мы любим детей, так неужели все дети проходят через это? — Успокойся, мой милый, — пробормотал психолог. Он сунул Халсиону в рот таблетку и заставил ее запить водой. — Вы все проклятые антигуманисты, — всхлипывал Халсион. — Вы не допускаете нас в свой мир, но вторгаетесь в наш. Если вы не уважаете нас, то почему не оставите в покое? — Начинаешь понимать, а? — сказал психолог. — Мы две разные породы животных, взрослые и дети. Черт побери! Я говорю с тобой откровенно. Les absent, out tonjuris tort… У нас почти ничего нет в голове, малыш, кроме войны. Поэтому все дети вырастают ненавидящими свое детство и ищущими отмщения. Но отмщение невозможно. Pari mutail. Как его можно свершить? Разве может кошка оскорбить короля? — Это… ненавистно, — пробормотал Халсион. Таблетка действовала быстро. — Весь мир ненавистен. Он полон оскорбительных конфликтов, которые невозможно разрешить… или отомстить за них… Словно кто то играет с нами шутки, глупые шутки без цели. Верно? Скользя во тьму, он слышал хихиканье психолога, но не мог жить, понимая, что смеются над ним… Он поднял лопату и пошел за Первым шутом на кладбище. Первый шут был высокий, худой, суровый, но энергичный. — Если она будет похоронена по христиански, что за каприз искать ей спасение? — спросил Первый шут. — Говорю тебе, она спаслась, — ответил Халсион. — Поэтому нужно немедленно вырыть ей могилу. Коронер во всем разобрался и установил, что должны быть христианские похороны. — Как это может быть, если только она не утопилась в целях самозащиты? — Ну, так решено. Они принялись рыть могилу. Первый шут подумал, подумал и сказал: — Это, должно быть, se offendendo, и не может быть ничем иным. Есть указание: если я утоплюсь преднамеренно, это доказывает наличие действия, а действие делится на три группы — действовать, делать, совершать. Значит, она утопилась преднамеренно. — Возможно, но послушай, добрый могильщик… — начал Халсион. — Мне пора, — прервал его Первый шут и пошел, уставший от рассуждений по вопросам законов. Затем быстро повернулся, отпустил несколько профессиональных шуток и ушел окончательно. Наконец, Халсион закончил работу и пошел пропустить рюмочку в Ярд хенд. Когда он вернулся, Первый шут отпускал шутки паре джентльменов, бродивших по кладбищу. Прибыла похоронная процессия: гроб, брат умершей девушки, король с королевой, священники и лорды. Девушку похоронили и брат с одним джентльменом начали ссориться над ее могилой. Халсион не обращал на них внимания. В процессии была хорошенькая девушка, смуглая, с копной вьющихся волос и красивыми длинными ногами. Он подмигнул ей. Она подмигнула в ответ. Халсион протиснулся к ней, строя глазки, и она ответила тем же. Затем Халсион подобрал лопату и пошел за Первым шутом на кладбище. Первый шут был высокий, худой, с суровым выражением лица, но энергичными манерами. — Раз ее хоронят по христиански, это доказывает ее спасение? — спросил Первый шут. — Говорю тебе, она спаслась, — ответил Халсион. — И следовательно, нужно немедленно копать ей могилу. Коронер разобрался и вынес решение, что должны быть христианские похороны. — Как это так, если только она не утопилась в целях самозащиты? — А ты уже не спрашивал меня об этом? — удивился Халсион. — Заткнись, старый дурак, и отвечай на вопрос. — Могу поклясться, что это уже было. — Ты ответишь, черт побери? Ну? — Ну, так решено. Они принялись копать могилу. Затем Первый шут затеял долгую дискуссию по вопросам законов, после чего энергично повернулся, отпустил традиционные шутки и ушел. Наконец, Халсион закончил и пошел в Ярд хенд выпить. Когда он вернулся, у могилы была пара незнакомцев, затем прибыла похоронная процессия. В процессии была хорошенькая девушка, смуглая, с копной вьющихся волос и красивыми длинными ногами. Халсион подмигнул ей. Она подмигнула в ответ. Халсион протиснулся к ней, строя глазки, и она дерзко ответила тем же. — Как тебя зовут? — прошептал он. — Джудит, — ответила она. — Я вытатуирую твое имя, Джудит. — Вы лжете, сэр. — Я могу доказать это миледи. Я покажу тебе, где буду делать татуировку. — И где же? — В Ярд хендской таверне. Ее сделает матрос с «Золотой лани». Мы встретимся сегодня ночью? Прежде чем она успела ответить, он подобрал лопату и последовал за Первым шутом на кладбище. Первый шут был высокий, худой, с суровым лицом, но энергичными манерами. — Ради бога! — воскликнул Халсион. — Могу поклясться, что это уже происходило. — Раз ее хоронят по христиански, это доказывает ее действия в целях самозащиты? — спросил Первый шут. — Я знаю только, что мы уже прошли через все это. — Отвечай на вопрос! — Послушай, — упрямо сказал Халсион, — может быть, я сошел с ума, а может, и нет, но у меня такое чувство, что все это уже происходило. Это кажется нереальным. Жизнь кажется нереальной. Первый шут покачал головой. — HimmelHerrGott! — пробормотал он. — Этого я и боялся. Из за таинственной мутации, передающейся по наследству в твоем роду, ты из осторожности дуешь на воду. EvigKeit! Отвечай на вопрос. — Если я отвечу на него еще раз, то буду отвечать и сотни раз подряд. — Старый осел! — взорвался шут. — Ты уже ответил на него 5271 009 раз, черт побери! Отвечай еще! — Зачем? — Затем, что ты должен. Pot en feu… Это жизнь, которой мы должны жить. — Ты называешь это жизнью? Делать одно и то же снова и снова? Говорить одно и то же? Подмигивать девушкам без всякой надежды на продолжение? — Нет, нет, нет, старик, не спрашивай. Это заговор, с которым мы не смеем бороться. Это жизнь, которой живет каждый человек. Отсюда нет исхода. — Почему отсюда нет исхода? — Я не смею сказать. Vocs populi… Другие спрашивали и исчезли. Это заговор. Я боюсь. — Чего ты боишься? — Наших владельцев. — Что о? Мы чья то собственность? — Si. Ах, я!.. Все мы, юный мутант. Здесь нет реальности. Здесь нет жизни, нет свободы, нет воли, черт побери! Ты не понимаешь? Мы… мы все персонажи книги. Когда книгу читают, мы танцуем, когда книгу читают снова, мы опять танцуем. E pluribis unim… Раз ее хоронят по христиански, это доказывает самооборону? — Что ты сказал? — в ужасе закричал Халсион. — Мы — марионетки? — Отвечай на вопрос. — Раз нет свободы, нет свободы воли, то как мы можем вести всякие разговоры? — Просто читающий книгу мечтает, мой дорогой. Idem est. Отвечай на вопрос. — Не буду. Я буду бунтовать. Не стану больше плясать для ваших владельцев. Я буду искать лучшую жизнь… Я буду искать реальность. — Нет, нет! Это безумие, Джеффри! Kul de gak!.. — Все мы нуждаемся в храбром вожде. Остальные пойдут за ним. Мы разрушим заговор, сковывающий нас! — Это невозможно. Играть безопаснее. Отвечай на вопрос! Халсион ответил на вопрос, подняв лопату и ударив Первого шута по голове. Тот даже не заметил этого. — Раз ее хоронят по христиански, это доказывает самооборону? — Бунт! — закричал Халсион и снова ударил его. Шут запел. Появились два джентльмена. — Бунт! За мной! — вскричал Халсион и ударил джентльмена лопатой по меланхоличной голове. Джентльмен не обратил внимания. Он трепался с приятелем и первым шутом. Халсион завертелся, как дервиш, раздавая удары лопатой. Джентльмен поднял череп и стал философствовать по поводу некой персоны по имени Йорик. Появилась похоронная процессия. Халсион напал на нее с лопатой. — Прекратите читать книгу! — орал он. — Выпустите меня со страниц! Вы слышите? Прекратите читать! Я хочу в мир, созданный мной самим. Выпустите меня! Раздался мощный удар грома, когда захлопнулся толстый том. В то же мгновение Халсион был низвергнут в третье отделение седьмого круга ада в Четырнадцатой Песне «Божественной комедии», где тех, кто грешил против искусства, мучили языки пламени, вечно пылавшего под ними. Там он кричал до тех пор, пока не послужил достаточным развлечением. Только тогда утвердили план его собственного текста… и он создал новый мир, романтичный мир, мир его заветной мечты… Он был последним человеком на Земле. Он был последним человеком на Земле и выл. Холмы, долины, реки и горы принадлежали ему, ему одному, и он выл. 5271 009 домов служили ему пристанищем. 5271 009 постелей ждали его для сна. Магазины ждали, когда он взломает их. Все драгоценности мира принадлежали ему. Игрушки, инструменты, предметы первой необходимости и роскоши — все принадлежало последнему человеку на Земле, и он выл. Он покинул особняк в полях Коннектикута, где основал свою резиденцию. Он пересек, завывая, Вестчестер. Завывая, он мчался на юг по тому, что было когда то шоссе Генриха Гудзона. Он переехал, завывая, по мосту на Манхэттен, он ехал мимо одиноких небоскребов, складов, дворцов развлечений и подвывал. Он выл на Пятой Авеню и за углом Пятнадцатой стрит увидел человеческое существо. Она была живой, прекрасной женщиной. Она была высокой и смуглой, с копной вьющихся волос и красивыми длинными ногами. На ней была белая блузка, брюки в тигриную полоску и патентованные кожаные ботинки. За спиной у нее висела винтовка, на бедре — револьвер. Она ела маринованные томаты из банки и недоверчиво уставилась на Халсиона. Он бросился к ней. — Я думала, что я последний человек на Земле, — сказала она. — Ты последняя женщина, — простонал Халсион. — А я последний мужчина. Ты не дантист? — Нет, — ответила она. — Я дочь несчастного профессора Файлда, чей прекрасно задуманный, но плохо исполненный эксперимент по расщеплению ядра стер с лица Земли человечество, за исключением нас с тобой. Мы, без сомнения, из за таинственной мутации, передающейся по наследству в наших родах, сделавшей нас иными, стали последними представителями старой цивилизации и первыми новой… — Отец не учил тебя лечить зубы? — Нет, — сказала она. — Тогда дай на минутку револьвер. Она вытащила из кобуры револьвер и протянула Халсиону, взяв, на всякий случай, винтовку наизготовку. Халсион взвел курок. — Как бы я хотел, чтобы ты была дантистом, — простонал он. — Я прекрасная девушка с Коэффициентом Интеллектуальности 141, что более важно для основания новой расы людей, унаследовавшей добрую зеленую Землю, — возразила она. — Только не с моими зубами, — просто сказал Халсион. Он разрядил револьвер себе в висок и мозги выплеснулись на землю… Он очнулся с пронзительной головной болью. Он лежал на кафельном возвышении возле стула, припав ушибленным виском к холодному полу. Из за свинцового щита появился мистер Аквил и включил вентилятор, чтобы проветрить помещение. — Браво, мой милый, — хихикнул он. — Наконец то ты стал самим собой, а? И помощника тебе не потребовалось. Merglio tardeshe may… Но ты упал и ударился, прежде чем я успел поймать тебя, черт побери! Он помог Халсиону подняться на ноги и провел его в приемную, где усадил в мягкое вельветовое кресло и дал бокал бренди. — Гарантирую, что не требуется никаких лекарств, — заявил он. — Nobles oblig… Только лучше spiritus frumenti. Теперь обсудим дела, а? — Он сел за стол, все еще энергичный, суровый, и с неожиданной теплотой взглянул на Халсиона. — Человек живет своими решениями, neste pa? — продолжал он. — Вы согласны, ui? Человек должен принять в течение своей жизни 5271 009 решений. Peste! Это простое число, так? Niniorte… Ты согласен? Халсион кивнул. — Тогда, мой милый, зрелость этих решений определяет, мужчина данный человек или ребенок. Niht war? Malgre nori… Человек не может начать принимать взрослые решения, пока не избавится от детских грез, черт побери! Такие фантазии… они должны уйти… — Нет, — медленно произнес Халсион, — от этих грез зависит мое искусство… от грез и фантазий, которые я переношу в линии и краски… — Черт побери! Да! Согласен. Но взрослые грезы, а не детские. Детские грезы — пфуй! Все люди проходят через это… Быть последним способным мужчиной на Земле и обладать всеми женщинами… Вернуться в прошлое с преимуществом знаний взрослого и одерживать победы… Бегство от реальности с мыслью, что жизнь — это фантазия… Бегство от ответственности и фантазии о причиненной несправедливости, о мученичестве со счастливым концом… И сотни других, столь же распространенных, сколь и пустых. Господь благословил папашу Фрейда и его веселое учение, которое положило конец этой чепухе. Sic semper tiranis… Прочь! — Но раз у всех есть эти грезы, значит, не такие уж они плохие, не так ли? — Черт побери! В четырнадцатом веке у всех были вши. Делает ли этой вшей хорошими? Нет, мой мальчик, такие грезы для детей. Слишком много взрослых еще остаются детьми. И ты, художник, должен вывести их, как я вывел тебя. Я очистил тебя, теперь очищай их. — Почему вы это сделали? — Потому что я верю в тебя. sic vos non vobus… Тебе будет нелегко. Долгий трудный путь и одиночество. — Полагаю, я должен испытывать благодарность, — пробормотал Халсион, — но я чувствую… ну, пустоту… обман. — О, да! Черт побери! Если долго живешь с язвой, то что то теряешь, когда ее вырезают. Ты прятался в язву. Я вскрыл ее. Ergo: ты чувствуешь обман. Но погоди! Ты почувствуешь еще больший обман. Я говорил тебе, что цена будет высока. Ты заплатил ее. Гляди. Мистер Аквил достал из кармана зеркальце. Халсион глянул в него и застыл. На него смотрело лицо пятидесятилетнего мужчины, морщинистое, закаленное, твердое, решительное. Халсион вскочил с кресла. — Спокойно, спокойно, — увещевал его мистер Аквил. — Это не так уж плохо. Это чертовски хорошо! Физически тебе по прежнему тридцать три. Ты ничего не потерял из своей жизни… только юность. Что ты утратил? Смазливое лицо, чтобы привлекать молоденьких девушек? И всего то? — Ради Христа!.. — вскричал Халсион. — Прекрасно. Еще спокойней, мой мальчик. Здесь ты, больной, лишенный иллюзий, сбитый с толку, встал одной ногой на твердую дорогу к зрелости. Ты хочешь, чтобы это случилось или нет? Si, я могу все исправить. Это может никогда не случиться. Spurlos versenkt… Прошло всего десять минут со времени твоего побега. Ты еще можешь вернуть свое красивое, молодое лицо. Ты можешь снова сдаться. Можешь вернуться в бездонное лоно язвы… опять впасть в детство. Ты хочешь этого? — У вас не выйдет. — Sauw qui pent, мой мальчик. Выйдет. Частоты не ограничиваются пятнадцатью тысячами ангстрем. — Проклятье! Вы Сатана? Люцифер? Только дьявол может обладать такими силами! — Или ангел, старик. — Вы не похожи на ангела. Вы похожи на Сатану. — А? Ха! Сатана тоже был ангелом до своего падения. Он имел много связей на небе. Конечно, есть фамильное сходство, черт побери! — Мистер Аквил оборвал смех, перегнулся через стол. Веселье слетело с его лица, осталась только суровость. — Сказать вам, кто я, мой цыпленочек? Объяснить, почему один нечаянный взгляд перевернул ваш разум вверх тормашками? Халсион кивнул, не в силах вымолвить ни слова. — Я негодяй, белая ворона, шалопай, подлец. Я эмигрант. Да, черт побери! Эмигрант! — Взгляд мистера Аквила стал каким то раненым. — По вашим стандартам, я великий человек с бесконечной силой и многообразием. Такими были эмигранты из Европы для туземцев с побережья Таити. А? Таким являюсь для вас я, когда прочесываю звездные берега ради капельки развлечений, капельки надежды, капельки авантюризма… Я плохой, — продолжал мистер Аквил с дрожью отчаяния в голосе. — Я испорченный. На родине нет места, где могли бы терпеть меня. Мне отомстили тем, что оставили здесь. И были моменты неосторожности, когда боль и отчаяние наполняли мой взгляд и поражали ужасом ваши невинные души. Как тебя тогда, да? Халсион снова кивнул. — Вот такие дела. Ребенок в Солоне Аквиле уничтожил его и привел к болезни, сломавшей ему жизнь. Ui. Я слишком страдаю от детских фантазий, от которых не могу избавиться. Не повторяй той же самой ошибки, прошу тебя… — Мистер Аквил взглянул на часы и вскочил. К нему вернулась энергия. — Прекрасно! Уже поздно. Время собирать твой разум, старик. Каким ему быть? Старое лицо или молодое? Реальность грез или грезы реальности? — Сколько, вы сказали, решений мы должны принять за время жизни? — Пять миллионов двести семьдесят одну тысячу девять. Плюс минус тысяча, черт побери! — И сколько осталось мне? — А? Verite saus per… Два миллиона шестьсот тридцать пять тысяч пятьсот сорок… примерно. — Но нынешнее самое важное. — Все они самые важные. — Мистер Аквил шагнул к двери, положил руку на кнопки сложного устройства и покосился на Халсиона. — Voila tout, — сказал он. — Слово за тобой. — Я выбираю трудный путь, — решил Халсион. | |
| Категория: Короткие рассказы | Добавил: Чензана (03.05.2009) | Автор: Альфред Бестер | |
| Просмотров: 680 | Рейтинг: 0.0/0 | |
| Всего комментариев: 0 | |
