Квартира № 50
Библиотека
| Главная » Статьи » Статьи (серьёзно) |
Алексей Плуцер-Сарно
| Язык и тело 1. К познанию потаенного Язык, реализующийся в речи, и тело человеческое связаны органично и навсегда. Связь между этими двумя сущностями носит глубинный характер. Действительно, язык как некоторая абстрактная система формируется и хранится именно в теле человека, в его головном мозге. Артикуляционные органы человеческого тела материализуют языковую систему, отчуждают ее, т. е. выводят из тела и тем самым делают эту систему доступной восприятию другим человеком. В свете этого язык как вторичная сущность исходит из человека, он же и возвращается к нему в виде имен, покрывающих не только окружающее пространство, но и самого человека. Если говорить в этой связи о человеческом теле, то оно представляет собою по сути единство многих составляющих, называемыхто частями, то органами, то членами. Каждое из этих составляющих сам же человек и наделил именами, словами, и в такой предметно-языковой соотнесенности они и хранятся в сознании людей. Лексическая микросистема обозначений частей человеческого тела является, несомненно, одной из древнейших в любом языке. Развитие человеческой цивилизации шло в направлении выработки общественной морали. Разумеется, общественная мораль – категория историческая, и для каждой эпохи характерна, как принято считать, своя мораль. Однако кое-что в сформировавшейся общественной морали остается, так сказать, на все времена. В число констант морали входит отношение общества к телу человека, в частности к открытию его отдельных частей миру и к языковому обозначению этих частей. Общественная мораль, как правило, позволяет "раскрывать" лишь часть человеческого тела – так называемый телесный "верх". На телесный "низ", состоящий из органов, выполняющих экскреторную и мочеполовую функции, общественная мораль давно наложила табу. Запрет этот заключается в том, что телесный "низ", согласно предписанию общественной морали, оказывается доступен обзору лишь самому владельцу тела и, таким образом, остается и должен оставаться скрытым от общества. Разумеется, ограниченно, в известных ситуациях, этот ярус может быть открыт и для других лиц. Запрет на открытость потаенных частей тела совершенно естественно переносится и на запрет языковой: общественная мораль не допускает прилюдного называния этих частей тела и связанных с ними действий. Таким образом, каждый человек, если иметь в виду его тело, носит в себе одновременно и свободу, и запрет. Разумеется, предметно-языковых запретов, о которых здесь идет речь, придерживается далеко не все общество: в отдельных его слоях и запретное может стать открытым. Однако же большая часть человеческого общества придерживается выработанного табу, итак, вероятно, это будет всегда. Эта часть человечества, если вести речь о языковом плане проблемы, зная с детства систему запретных слов, так и будет сохранять ее на "периферии" сознания, в потаенных "уголках" памяти. Для таких людей это были, есть и будут самые низкочастотные, самые редко употребляемые или же вовсе никогда неиспользуемые слова. Здесь будет сохраняться дистанция между знанием и употреблением соответствующих слов и выражений. Однако от этого значение и значимость таких слов нисколько не уменьшится. Напротив, "потаенные" объекты, о которых мы здесь говорим, и слова, которыми они обозначаются, вызывают и у одной, и у другой части общества особый интерес, показателем чего является процесс активного "языкового расширения" (термин А. Солженицына) на базе субстантивных доминант и связанного с ними глагольного слова. "Языковое расширение" выражается прежде всего в активном вовлечении лексических доминант указанной сферы в словообразовательный, фразеологический и синтаксический процессы, а также в поисках средств преодоления запрета введением замены народного слова иноязычным (чаще всего латинским или греческим, а в жаргонной сфере – и иным), подыскиванием многочисленных лексических метафор, основывающихся то на признаке формы предмета (resp. части тела), то на его внешнем виде, то на функции, то на характере движения и т.д. Продукт языкотворчества в одних случаях в большей, в других – в меньшей мере представляет собой "потаенную" часть языка, и словаря в частности. Важно отметить, что "потаенные" слова и выражения более, чем какие-либо другие, оказались вовлеченными в "стратегию" ругательств и оскорблений – проявление отношений, без которых общество нежилой не сможет никогда жить (см., например, об особенностях инвективной стратегии в сербско-хорватском и русском языках соответственно: Ermen 1996; Жельвис 1997). Общество сделало их "бранными" и, следовательно, "неприличными", "непристойными". Поэтому не случайно рассматриваемое нами лексическое "благо", создаваемое народом, являющееся продуктом его языкотворчества, традиционно находило да и поныне находит "куцее" отражение в словарях. Так было по крайней мере еще в XIX в., хотя и тогда понимали важность и необходимость собирания и анализа всего народного словаря, всех текстов традиционной народной культуры, без купюр (срав. у русских фольклорные записи А. Н. Афанасьева, у сербов – В. Караджича и некот. др.). В конце XIX в. переводчик древнеиндийскогоэротико-философского сочинения "Камасутра"Ват-сьяяны Р. Шмидт жаловался на то, что многие места книги он просто не решается переводить на немецкий язык. И он находит выход – переводит их на… латинский язык! (Vatsyayana 1897, 97 и далее, 170 и далее). И это, как тогда казалось, один из способов ненарушения общественной морали. Таким образом, один язык помогает другому спасти мораль века!.. Однако Р. Шмидт в этом отношении был, по-видимому, "последним из могикан". Уже начало XX в. демонстрирует нам очевидную раскованность по крайней мере в науке – этнографии, языкознании, фольклористике и др. Укажем хотя бы на то, что с 1904 г. начинает выходить знаменитая серия "Anthropophyteia" – "Ежегодник по собиранию и исследованию фольклора об истории развития половой морали", появляются и другие издания. Видимо, это воодушевило выдающегося языковеда И. А. Бодуэна де Куртенэ на научный подвиг, когда он взялся за подготовку третьего издания "Толкового словаря живого великорусского языка" В. И. Даля и включил туда некоторые из "непристойных" слов и выражений, которые не попали в прижизненное издание составителя словаря (Даль 1904; также изд. 4-ое, 1912). Об этой стороне редакторской деятельности И. А. Бодуэна де Куртенэ и о содержании включенных им слов и выражений хорошо написал недавно Б. И. Осипов в обширной статье, опубликованной в труднодоступном издании "Трудов Сегед-ского университета" (Осипов 1991, 31-49). Этот автор справедливо отмечает, что "отражение указанного пласта лексики в бодуэновском издании далев-ского словаря далеко не полно, а в отдельных случаях содержит и неточности. Отсутствуют субъективно-оценочные образования от'непристойныхслов', отсутствуют семантические дериваты, да и морфемные приведены очень ограниченно. Почти не представлена фразеология, содержащая такого рода лексику" (Осипов 1991, 31-32). В отечественной науке лишь в последней трети XX в. стали появляться редкие работы, затрагивающие этот деликатный материал и эту проблему. К тому же эти работы выходили не в Советском Союзе, а в других странах – например, исследования Б. А. Успенского и Н. И. Толстого (см.: Успенский 1983, 33-69; 1987, 37-76; Толстой 1985, 431-437). Лишь в конце XX в., начиная с так называемой перестройки в СССР, социально раскованное общество раскованно стало проявлять себя и в языке: запрет на "непристойные" слова и выражения, удерживавшийся длительное время, был нарушен; появились писатели, без ограничений обращающиеся к "непристойным" словам, к мату (об этом см., например: Дуличенко 1994, 221-232). Вслед за этим бурно стала проявлять себя и "бранная" лексикография: потоки списков потаенных слов и наспех составленные словари русского мата заполонили книжный рынок. Обстоятельный анализ и оценка их дана автором настоящего словаря в разделе "Матерный словарь как феномен русской культуры. Русская непристойная лексика в словарях XIX-XX вв.". По существу к этой оценке нечего добавить. По этой же причине мы не будем касаться здесь этого вопроса, а скажем лишь, что в этом потоке "бранных" изданий профессионализмом выделяется, пожалуй, только один словарь: "Русская заветная идиоматика" А. Н. Баранова и Д. О. Добровольского (см.: Баранов, Добровольский 1995). Врочем, база данных А. Плуцера-Сарно, как указывают сами авторы, была одним из его источников. "Бранная" лексикография лишь начинает формироваться, и потому и в этом издании не удалось избежать некоторого схематизма в разработке и интерпретации материала. Для наших целей важно было бы кратко рассмотреть вопрос о том, какова ситуация с собиранием и лексикографической обработкой потаенных слов и выражений в других славянских языках. 2. Кое-что о славянской "бранной" лексикографии Разумеется, сбором, обработкой и лексикографическим представлением потаенных слов и выражений занимаются и в других славянских странах, причем в одних уже имеются некоторые достижения, в других же "бранная" лексикография находится в стадии формирования. Не имея возможности дать подробный очерк состояния современной славянской "бранной" лексикографии, остановимся на отдельных изданиях, вышедших на некоторых славянских языках. В сербско-хорватской (resp. хорватско-сербской) лингвистической традиции включение потаенных слов и выражений в лексикографические труды имеет, вероятно, самую давнюю традицию. По крайней мере их в достаточном количестве включил в первый сербский словарь В. Караджич [(Караций] 1818). Однако из-за последовавших нападок второе издание вышло уже без лексических "непристойностей" (срав. ситуацию в России: В. И. Даль, также боясь негативного общественного мнения, не включает соответствующую лексику в свой словарь, и делает это за него уже в начале XX в. И. А. Бодуэн де Куртенэ). В академическом "Словаре хорватского и сербского языка", который издавался Югославской Академией наук и искусств в Загребе почти сто лет, потаенная лексика нашла достаточно широкое отражение: лексические доминанты половой сферы приводятся здесь с выстраиванием в алфавитный ряд всех производных (например, Rjecnik V 1898-1903). Что касается специального словаря рассматриваемой лексики, то здесь обращает на себя внимание "Двунаправленный словарь сербского жаргона и жаргона родственных слов и выражений" Д. Андрича (АндриТп 1976). Как говорит само название книги, это очень широкий по составу единиц словарь: в нем не только "плохие" слова (первое направление), но и просто жаргонные элементы, характерные для разных слоев общества (второе направление). Такой подход, следовательно, размывает жанровые границы и затемняет предмет нашего интереса. В алфавит здесь выносятся все известные производные слова, а в самой статье подаются (правда, весьма скупо и однообразно) первичные и вторичные значения, которые затем иллюстрируются в основном устойчивыми словесными комплексами, в том числе и фразеологизмами. Словарь содержит многие десятки и даже сотни лексических метафор, заменяющих соответствующие "непристойные" слова. Примечательно, что в данный словарь, большой по формату, включено огромное количество иллюстраций – рисунков "от руки", представляющих соответствующие объекты нижнего яруса человеческого тела или же действия, с ними связанные. На чешском материале основывается выпущенный в 1988 г. "шмирбух" – Smlrbuch ("постыдная книга") Р. Оуржедника (Oufednlk 1988), имеющий подзаголовок "Словарь неконвенционального чешского языка". Материалом для этого издания послужили литературно-художественные тексты, из которых выбирались жаргонно-арготические элементы – вплоть до "непристойных" слов, которые, впрочем, не выносятся в реестр, т. е. в алфавитный ряд (вместо них – нормативные единицы). Сам источник материала указывает на то, что в большинстве случаев здесь речь идет о метафорических заменах, встречающихся в текстах разных писателей. Составитель приводит синонимические ряды (иногда достигающие десятка и более компонентов), хотя, правда, лишь некоторые из них иллюстрирует цитатами из текстов. В 1991 г. вышел на семидесяти восьми страницах "Кратчайший словарь словацкого языка" (Zeleny 1991). Само название этого словарика, изданного в микроформате, говорит о его содержании: здесь собраны словацкие "непристойные" доминанты и их производные, а также небольшая часть иных слов, так или иначе связанных с мочеполовой и экскреторной сферами человека. Вслед за первичным значением здесь подаются вторичные, как правило, лишенные "непристойности", а иллюстрации взяты как из литературы, так и из устной речи. Кроме того, слова снабжены грамматическими пометами и характеристиками. Разумеется, этот словарик следует рассматривать как первый опыт словацкой "бранной" лексикографии. Вероятно, активнее всего "бранная" лексикография развивается в последнее десятилетие в Польше. Правда, еще в 1913 г. С. Курашкевич выпустил небольшой "Половой словарь" (Kuraszkiewicz 1913), с которым нам, к сожалению, так и не удалось ознакомиться – его не оказалось в каталогах даже Национальной библиотеки в Варшаве. В потоке изданий последнего времени польская потаенная лексика так же, как и в случае с русской, нередко подается схематично или же попросту непрофессионально. Так, в Кракове издательством, именуемым то Total Press, то Total-Trade, в 1992 г. выпущен "Словарь грязных слов (и выражений)" – польско-немецко-французско-итальянско-испанский, а в 1994 г. – аналогичный схематический словарь польских, английских, немецких, французских, итальянских, испанских, русских и словацких слов и выражений. Как видим, в этом заметно стремление "бранной"лек-сикографии выйти на "международный уровень"… В 1993 г. Й. Подгужец (J. Podgorzec) под псевдонимом "Urke Tuftanka" издает в Варшаве "Словарь запрещенных слов". Мы бы остановили свое внимание по крайней мере на двух польских словарях конца 90-х гг. XX в. Первый – это "Словарь польских проклятий и вульгаризмов" М. Гроховского (Grochowski 1996). Словарь представляет заглавное слово с грамматическими и стилистическими пометами, с толкованием первичных и вторичных значений, после чего следуют устойчивые словесные комплексы, компонентом которых является данное слово. К сожалению, все это следует в единой цифровой последовательности. К доминантным словам приводятся дериваты без контекстуальных подтверждений. Практически все единицы словаря подкреплены примерами из литературы либо из устной речи. Я. Левинсон издал в 1999 г. "Словарь польских сексуа-flH3MOB"(Lewinson 1999). Кажется, термин сексуализм употреблен здесь в славянской "бранной" лексикографии впервые. Таких единиц в словаре Я. Ле-винсона оказалось 9376. Материалом для этого издания послужили исключительно литературные тексты начиная с XV в. Составитель опирался также на уже вышедшие польские "бранные" словари, однако лишь с целью указать на то, что данное слово в них зафиксировано. Недостатком словаря можно, помимо прочего, считать слабо разработанные принципы сегментации и подачи значений слова, а также отсутствие во многих случаях каких бы то ни было иллюстраций, что заставляет верить автору, а не самому языковому факту. Таким образом, из этого краткого обзора видно, что славянская "бранная" лексикография еще не выработала единых принципов описания и представления материала. Она находится в стадии развития. Здесь еще много проблем, связанных, например, с разграничением лексических парадигм (т. е. отграничением жаргонизмов от "непристойных" слов и т. д.), с разработкой структуры статей и. т. д. Объект "бранного" словаря некоторыми составителями непомерно расширяется – до включения безобидных жаргонных словечек. Тем самым объект лексикографической обработки носит зачастую весьма нечеткий характер. 3. "Самое сильное слово" Объектом словаря Алексея Плуцера-Сарно является одно слово – по выражению некоторых авторов, "самое сильное слово" языка, обозначающееся по-латински membrum virile, а по-гречески – phattos. Мы будем употреблять слово X, но без его корневых – у(й). Уместно было бы бросить взгляд в историю и проследить, какова судьба имени, наименования этой части мужского тела в русском и других славянских языках. Сразу же нужно указать на то, что в праславянском языке название Хя было вторичным значением древнего корня, первоначально обращенным к живому существу, а именно к птице – петуху. Речь идет о корне *кигь / коигь, вероятно, звукоподражательного происхождения, и выражавшего вначале значение "петух" (см., например, ЭССЯ 13, 1987, 129-130). Наличие у петуха двух сережек, подвижность этого животного и одно из функциональных предназначений – оперативно оплодотворять кур послужили, вероятно, основанием в далекие праславянские времена для сравнения этого животного с частью мужского тела – Хем и обнаружения в нем аналогичных признаков. В конечном счете это и явилось основой метафорического переноса древнего названия петуха на мужской половой орган. (Заметим, что перенос наименований животных на половые органы человека был известен еще с индоевропейской эпохи.) О том, что это действительно так, свидетельствует материал многих славянских языков. Так, в болгарском языке кур – это и "петух", и "X", в македонских диалектах кур имеет значение "X". В праславя некую эпоху произошло расширение корня за счет суффикса – ьсь и образования тем самым слова *кигьсь со значением "X", что до настоящего времени особенно хорошо сохраняется в южнославянских языках, срав. с.-хорв. ките, словен. ките, болг. курче, курчо, макед. курец – все со значением только "X". Остатки суффиксального оформления "петушиного" корня для обозначения Хя сохранились в некоторых польских говорах – kurzec и kurzak. Более того, народное польское kus и kuska "X", как предполагают, происходит от того же корня kur, а вернее от уменьшительной основы kur + – us] kurus, а отсюда с выпадением – г(и) – – kus и далее kuska. В восточнославянских языках следы "петушиного" корня со значением "X" наблюдались еще в недавнее время. Н. И. Толстой приводит пример из "Северных сказок" Н. Е. Ончукова (1908), в котором есть такая фраза: "Павел и матюгнулся: 'Кой кур идет, не откликаится?'" Нет никаких сомнений в том, что здесь слово кур подразумевает "X". Кроме того, Н. И. Толстой обращается и к дополнительному материалу, подтверждающему вышесказанное, – речь идет о сев.-рус. слове курок "ручка косовища", "шкворень повозки", олонецк. ку-рушка"сосновая и еловая шишка", ярославск.курьян"импотент", архангельск. и олонецк. Курт "палка с толстым концом, род деревянного молота", "полено с утолщением на конце", курйк "деревянный молот", "род кувалды: березовая чурка, насаженная на рукоятку", "клин из полена для колки дров, цилиндрический кусок дерева, прикрепленного к рыболовной снасти, чтобы она не увязала в иле" (Толстой 1985, 434). Более того, альтернационные варианты корня кур – в виде чур – и цур – сохранились у восточных славян лучше, хотя и выражают уже иное – "граница, предел" и т. д. ( Толстой 1985, 431-437; см. также Дуличенко 1994, 125-127). Тем не менее и в них есть бледное отражение первичного состояния, срав. рус. чур и чурбан, чересчур, возникшее из через + чур (срав., в свою очередь, с образным X через плечо\), укр. цурпалок и цурупалок "обрубок, обломок палки", т. е. цур-[kur – + метафорический перенос, связанный со словом палка в том же значении "X". Срав. также пример из Н. С. Лескова (Собрание сочинений, т. I, Москва, 1956, С. 307): – …Ребят-то вот прокорми! – А цур им, ребята! – Цур им. Лесковское цур в данном контексте явно отражает значение "X". Впрочем, имеются и исторические свидетельства того, что у русских первоначально в значении "X" выступал корень кур-. Это отражено, например, в рукописном немецко-русском разговорнике 1607 г., составленном купцом Т. Фенне, происходившем из прибалтийских немцев. В списке слов и выражений, которых здесь насчитывается около 4 тысяч, есть такое: Гуи : Кур : kur Mahns gemechte (цит. по: Фаловский 1993, 321). Таким образом, еще в начале XVII в. в состоянии некоторой конкуренции выступали два слова для обозначения Хя – уже лидирующее X (в записи – Гуи) и стоящее на втором месте – Кур\ У словаков и чехов в основе слова, выражающего значение "X", также просматривается "петушиный" корень, однако не kur-, a – kokot-, что также значит "петух". Итак, "самое сильное слово"языка возникло как вторичное наименование от корня, имевшего иное значение, и сохранилось только у части славян. В вышеприведенном примере из разговорника 1607 г. форма Гуи, т. е. X, является если не первой, то одной из первых документальных фиксаций русского "самого сильного слова", кстати, тоже вторичного по своему происхождению! Одна из этимологии слова X сформулированная еще в начале XX в. (в 1908 г.) X. Педерсеном и поддерживаемая ныне О. Н. Трубачевым, связывает его со словом хвоя, претерпевшим соответствующие фонетические изменения, срав. кашубское диалектное chujka "сосновое, еловое дерево" (сообщение Т. А. фон Пеховского 13.X. 2000) и семантическую параллель олонецк. курушка "сосновая и еловая шишка" (основа переноса: подобие формы и некоторых элементов внешнего вида). Кроме русскогоДдля названия мужского полового органа употребляется в том же виде в украинском, белорусском, болгарском и польском (chuj) языках; в словацком, например, оно тоже известно – chuj с тем же значением, однако более распространенным, общепринятым является все же kokot Польский этимолог Ф. Славский считает, например, что слово chuj в значении "X" было известно уже в XV в. и являлось не народным, а чисто городским изобретением (см. Lewinson 1999, 21). Как бы то ни было, но примечателен следующий факт: основанием для слов со значением "X" послужили слова, обозначавшие живые предметы – животное и растение. "Самое сильное слово", таким образом, не удерживает раз и навсегда своей "одежды", т. е. фонетической формы! Скажем более того: некоторые группы славян, особенно те, которые проживают в иноэтническом и иноязыковом окружении, вообще утратили "петушиный" корень для обозначения Хя. Так, у словенцев северо-восточной Италии, живущих в долине Резья (отсюда их название резьяне, резьяне-словенцы) в окружении итальянцев и фриульцев, для обозначения Хя начинают уже использоваться другие слова – kikac, kikec и даже cv'ak и wt'ac (сообщение X. Стеэнвейка 11.Х.1989; слова переданы в упрощенной форме написания). Между тем еще в конце Х1Х-начале XX в. исследователь резьянского диалекта И. А. Бодуэн де Куртенэ фиксировал здесь "петушиный" корень в значении "X" – сия(слово отражено в подготовленном Н. И. Толстым, М. Матичетовым и нами к печати "Резьянском словаре" И. А. Бодуэна де Куртенэ), который Н. И. Толстой связывает с альтернационным корнем сиr – (из kur-) (Толстой 1985, 431-437). Молизские славяне средне-южной Италии, предки которых бежали от турок с Балканского полуострова многие века назад, вообще называют / словом … brat! Совершенно необычный метафорический перенос, приравнивающий главное мужское достоинство к мужской особи, состоящей в кровном родстве… В современной жизни наблюдаются и парадоксы иного рода, связанные с попытками замены народного слова со значением "X" искусственными неологизмами. Дробление в 90-е гг. XX в. сербско-хорватского (resp. хорватско-сербского) языка на сербский, хорватский, а также боснийский вызвало на почве национализма пуристическую волну, стремление отойти друг от друга как можно дальше созданием новых слов, особенно терминов, взамен тех, что служили сотни лет. Взгляд некоторых рьяных пуристов, если верить печати, был брошен и нах! Й. Чирилов в предисловии к своему "Сербско-хорватскому словарю вариантов" сообщает, что, по свидетельству газеты "Slobodna Dalmacija", выходящей в хорватском городе Сплит, в субтитрах новых иностранных фильмов, а также в видеокассетах вместо слова ките "X" используют искусственное слово njeznik в том же значении ("прочитать" же это слово можно как "нежный (предмет)"!) (Cirilov 1994, 9). Но и это не все. Недавно австрийская газета "Hrvatske novine", выходящая в Айзенштадте на гради-щанско-хорватском литературном микроязыке, поведала о том, что в Хорватии предложен еще один эквивалент традиционному слову ките – mitoktiz, что можно было бы "перевести", как "приятно скользящий" (см. Tiran 1999, 2). "Самое сильное слово" оказывается "разменной монетой" в желании отгородиться от своих исторических братьев – сербов, черногорцев, боснийцев. Трудно было бы даже представить, что для возведения стены между родственными народами потребуется слово, обозначающее мужской половой орган… 4. Словарь одного, "самого сильного слова" языка Автора настоящего словаря я помню еще студентом Тартуского университета. Как-то я случайно услышал, что А. Плуцер-Сарно занимается жаргонной и обсценной лексикографией. И это-то в ту пору, когда надежды напечатать "что-то такое" сводились практически к нулю… Потом автор этой работы обратился ко мне за советом и консультациями, показывая фрагменты составляемого труда. Мне это было близко, поскольку я сам собирал некоторый материал и пытался исследовать некоторые аспекты проблемы. Наконец словарь завершен. Первый его том – "словарь" одного-единственного "самого сильного слова"! Нельзя сказать, что / как мужской половой орган и как феномен культуры не был до сих пор предметом изучения. Мне известна книга Э. Радтке о membrum virile в итальянском языке (Radtke 1979). В ней представлен интересный материал, но разочарование вызывает скудость суждении автора, отсутствие широкого историко-культурного контекста. Недавно появилась монография Ю. Гасснер с коротким названием "Фаллос" – это этнологическое исследование феномена Хя (Gassner 1993). Недоступным для нас оказался словарь М. Видавского, в названии которого английским языком "прикрыты" польские слова (Widawski 1994). Судя, однако, по названию, словарь включает широкий круг субстантивно-глагольной лексики. Труд А. Плуцера-Сарно – не монография, а словарь или, как автор скромно его называет, "Материалы к словарю". По существу же книга читается как захватывающая монография. Здесь представлен необыкновенно богатый, впервые в таком объеме собранный, материал. Автор выделил 19 основных значений слова / , к которым добавляются еще множество подзна-чений, оттенков значений и оттенков употребления – всего более полусотни! А если прибавить к ним еще более тысячи фразеологически связанных значений этого слова, то перед нами открывается своего рода микрокосмос, стержнем которого является предмет и обозначающее его слово. Автор, безусловно, опирался на опыт отечественной лексикографической традиции, однако он пошел дальше – путем исчерпывающего представления материала и исчерпывающего членения его семантической структуры – вплоть до тончайших нюансов, осознаваемых только в приводимых контекстах. Мы не знаем другого словаря, подобного этому. Обратимся к сравнению: в сербском словаре Д. Андрича статья курац "X" выглядит таким образом (в переводе части ее на русский язык): курац – мужской половой орган; мелочь, незначительная вещь; курац\ – невозможно! хоНеш курац jeer! таман посла! до курца! – ух! даты преувеличиваешь! не может быть! невозможно! то му je до курца! – ему все равно за Kojn курац! – чего ради? для какой цели? свирати курцу – говорить чепуху скини ме се с курца / си)и ме с курца – оставь меня в покое ухвати ме за курац – ничего ты со мною не можешь (сделать) kojи ти je курац? – кто ты такой? ударити курцем у ледину – умереть курац од овце – ничего, почти ничего, отброс и т. д. …бабини курчеви – град (Андрий 1976, 90). В польском словаре М. Гроховского статья chuj занимает несколько более четырех небольших по формату страниц. Автор выделяет пять основных значений этого слова, после чего следуют фразеологизмы, в составе которых есть слово chuj, – таких фразеологизмов 42 (№ 6-48) (Grochowski 1996, 45-50). По сравнению с предыдущим словарем мы видим здесь попытку более детального представления семантической структуры слова chuj. Словарь А. Плуцера-Сарно открывыет еще одно окошко в мир, в котором мы живем и который мы творим сами. "Самое сильное слово" и объект, стоящий за ним, веками притягивали к себе внимание человека и общества. Многочисленные значения и подзначения, широкое поле устойчивых словесных комплексов в совокупности создают особый фрагмент мира, ядром которого является всего лишь один предмет-слово. Можно сказать, что в словаре отражается философский взгляд на мир, особая система ценностей народа, этническая психология, элементы народной традиции и представлений о мире вообще. Чего стоит только одно уравнивание Хя и мужчины как носителя Хя, т. е. формула Х=мужчина, срав.[…]она поехала к одинокому Хю на квартиру (Никонов 122). Попробуйте заменить здесь слово X каким-нибудь другим словом, обозначающим часть тела:[…] она поехала к одинокой … голове / руке / ноге… на квартиру! Полная бессмыслица! Сюда подходит только слово / , возведенное в ранг эквивалента слову мужчина. И т. д. Труд А. Плуцера-Сарно вместе с упомянутыми нами ранее монографиями и сотнями не упомянутых здесь статей позволяет говорить о контурах исследовательской проблемы, которую кто-то мог бы обозначить, как "фаллология". Для нас важно сейчас то, что в отечественной лексикографии и истории духовной культуры сделан большой прорыв в понимании и дальнейшем познании феномена, называемого в народе кратким, четким и весьма образным словом X. Источник: http://lib.rus.ec/b/104407/read | |
| Категория: Статьи (серьёзно) | Добавил: Чензана (29.04.2009) | Автор: Алексей Плуцер-Сарно | |
| Просмотров: 1767 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0 | |
| Всего комментариев: 0 | |
